Реан Манукян родилась в Тароне в 1910 году. Она рассказывает, что их выгнали из домов именно 24 апреля 1915 года, долгое время гнали, пока дошли до Вана, где погибли её бабушка и младший брат. Турки также убили мать и отца. Она чудом спаслась и в конце концов оказалась в сиротском приюте Тифлиса.
«Я родилась в Тароне. Масроп Маштоц тоже из Тарона. В нашей деревне была церковь, был и монастырь Св. Богородицы. Многие совершали паломничество в Тарон. Хут был близок к Тарону. Мать моего отца была из Хута.
24 апреля 1915 года мы проснулись ещё до рассвета, отец должен был идти в поле, а мать должна была испечь хлеб. У меня был младший брат. И вдруг мы увидели, что пришли турецкие аскеры, с ружьями за спиной и, ворвавшись в наш дом, сказали: «Началась война, наш султан приказал гнать армян».
За пятнадцать-двадцать минут нас выгнали из дома. Со всех сторон нас окружали аскеры, которые кричали: «Быстрее, быстрее!». Так нас выгнали из деревни. Тут мы увидели, что армян соседней деревни Хумб тоже депортировали. С одной стороны монастыря поднимались мы, а с другой – хумбские. Нас довели до Хута. Я уже говорила, что мать моего отца хутская, она там жила.
Половина жителей хута были армяне, остальные – езиды. Сначала депортировали нас, а потом армян Хута. Мы растерялись. Аскеры гнали нас как стадо баранов. После нас начали грабить наши дома. Пешком, голодные, уставшие, обессилевшие дошли до Вана в Артамет и там немного отдохнули. Здесь умерли моя бабушка и брат. Отец похоронил их своими руками.
Вышли из Вана. Мы шли ночью, чтобы быть в безопасности. Было уже темно, когда дошли до турецких лагерей, их собаки начали лаять. Турки окружили нас, мужчин начали обыскивать, забрали ружья, потом отвели их в сторону и убили. Женщин и детей привели к себе в палатки. Но они уже слышали, что русские войска подходят, пришли к нам и сказали:
– Кто хочет – отдадим русским.
Моя мать сказала:
– Вы турки, вы убили моего ребёнка, я с вами не останусь, я пойду к русским.
Толкая перед собой, эти турки, привели нас к краю ущелья, начали стрелять. Когда выстрелили в мою мать, я плача, упала на неё, поранила нос, рука сломалась – повисла, я потеряла сознание. Турки подумали, что я тоже умерла, оставили и ушли. Я осталась на трупах. Вокруг стояла тишина. Везде болело, и нос, и рука.
Показались звезды. Потом рассвело. Вышло солнце и уже не помню, сколько времени прошло. И вдруг брат жены моего дяди, мальчик лет девяти-десяти, подошёл и увидел, что я жива, поднимаюсь и сажусь на труп матери, так как была маленькой и не понимала, что моя мать умерла. Этот мальчик забрал меня и мы пошли. Вокруг нас не было живого человека, только трупы, турки убили, оставили и ушли.
Мы, двое детей, шли рука об руку, когда наступал вечер, мы засыпали в обнимку. Я ранена: нос рассечён, кровь загустела, засохла, рука сломалась и повисла, но мы без еды и воды все шли, надеясь встретить хоть кого-нибудь. И вдруг увидели палатку. Этот мальчик заговорил на езидском языке, они поняли, что эти турки причинили нам вред, пожалели, отвели в свою палатку, зарезали небольшого козла.
Прошло восемьдесят три года, но до сих пор не могу забыть, как содрали кожу с этого козла, натянули на мою руку и нос. Мальчика, этого ребенка, отправили за водой, дали кувшин, он ушёл. Я начала плакать, но когда увидела, что мой побратим вернулся, я успокоилась.
Езиды сказали: «Оставайтесь у нас неделю, вылечим эти раны, потом идите», но мы не остались. Езиды дали нам узелок с хлебом и сыром, чтобы мы ели по дороге. Так мы дошли до русских. Там нас увидела жена моего дяди и увела с собой. Дала мне в руки солдатский котелок и сказала: «Ты ранена, иди проси у русских еды». Пошла, принесла, поели.
Русские направились в Россию и мы с ними пошли. С одной стороны шла жена моего дяди, с другой – этот мальчик. Две посторонние женщины сказали тёте: «Зачем ведёшь с собой эту раненую девочку, на что она тебе? Ни на что не годная».
Она послушала их и отдала меня русским солдатам. Мой побратим плача ушёл от меня. Русские увели меня и поместили в телеги, покрытые брезентом, где было много раненных русских солдат. С ними я пришла в Игдир.
В Игдире было много беженцев, все сидели на земле. Русские солдаты спросили моё имя и фамилию, но я не знала, как меня зовут. Весть обо мне распространилась среди беженцев, что дочь Манука ранена, но жива. Однажды пришла одна девочка, увидела меня и сказала: «Я её знаю, она дочь Манука». Сказала, чтобы мое имя записали: «Реан Мануковна Манукян». Я попала в руки добрых людей. Меня привели в Ереван.
Наша семья была большая: дед, дядя, его жена, отец, мать, младший брат. Все они умерли от рук турка, только я осталась в живых, с рассеченным, как у зайца, носом и сломанной рукой. Смотри, пальца нет – он отрезан, и к тому же, я стесняюсь говорить это тебе, но что поделаешь, это моя судьба.
Меня привели в приют Каракилиса. Полтора года прожила в приюте, там мне дали обувь и одежду. Затем, когда царя свергли с престола, нас переселили в Тифлис. Школа Нерсисян в Тифлисе стала детдомом. Всех сирот собрали там. Даже коридоры были полны беспризорными детьми.
В 1918 году нас отвезли в Карс. Амерком взял сирот под своё покровительство и перевёз в Карс…
Вержине Свазлян, Геноцид армян: свидетельства переживших очевидцев, второе дополненное изд., Ереван, НАН РА изд. «Гитутюн», 2011, свидетельство 6, стр. 86-87.
