Я вышел из казармы и направился в сторону автопарка. Тиго (Тигран) вышел за мной, на ходу поправляя “лифчик” (разгрузочный жилет). Он что-то бормотал и матерился вполголоса. Повод был: он ужасно любил спать, а мы мало спали уже третьи сутки.
Расположили нас в Арачадзоре. Чуть выше еще оставался Кичан, там мы ночевали вчера в здании школы, а все, что выше и до конца Мартакертского района — под контролем азербайджанских сил. Нашим направлением был Члдран, который уже черт знает сколько раз переходил из рук в руки со значительными потерями с обеих сторон.
Есть тоже особо не успевали, да и Камсар, наш взводный, настойчиво не рекомендовал в боевой обстановке налегать на жратву. А чтоб мы не загнулись вконец, подкармливал нас своим редким пайковым шоколадом.
Вообще, классный был мужик, хоть и со странностями. Так как странности на войне — дело наживное и всем нам к тому времени уже не чуждое, то мы его очень уважали, да и нас он вроде любил, пацанов семнадцатилетних.
Сам он тоже был из Еревана, доброволец, как и мы. Комс не курил, но исправно получал свою законную пайковую пачку сигарет “Космос” с белым фильтром и сразу делил на 3 части. Восемь мне, восемь — Тиго и четыре — про запас. Наших положенных плюс “командирской” добавки в целом хватало.Иногда даже попадались трофейные “President” или “Congress”, дерьмо отменное — разве что фильтры поотрывать…
Конец осени, ноябрь 92-го. На улице — грязь ужасная, глинистая какая-то. К тому времени нам уже выдали первые “афганки” армянского производства и ботинки тоже нашенские. Так вот, грязь эта глинистая, видно, была очень щелочной, потому как формы наши быстро обратились в “камуфляж”: соскребешь прилипшую грязь — а форма под ней уже поменяла цвет.И перелив такой классный — ботинки почти белые, как выцветшая “афганка”, выше — форма уже с примесью “зелени”, еще выше — светлый хаки и так далее. Забавно очень.
Еще толком не проснувшись и докуривая свою утреннюю первую сигарету, мы молча дошли до точки сбора и отправления. Комс уже стоял у бортика 66-ки и говорил о чем-то с Хориком из второго взвода. Нас он, конечно, заметил и поприветствовал кивком.
Тиго достал из пачки вторую сигарету, прикурил от первой, не переставая что-то подправлять, подтягивать и проверять. Все бойцы были заняты обычным приготовлением перед выходом. Все как всегда. Практически неизменные, отточенные, механические движения. Прямо “День сурка”.
Я поднял голову. Небо все того же унылого цвета, плавно переходящее в пейзаж неописуемой красоты. Осень в Карабахе невероятно красивая. Кто бывал — знает. Холмы красновато-зеленовато-желтые, причем каждый цвет с десятком оттенков. Это что-то!
Я прошелся взглядом по сопкам — ниже, потом еще ниже, пока не остановился на доме напротив. Вообще, большинство жителей прифронтовых деревень — тех, что удалось отстоять в Мартакертском районе — уже эвакуировали. В этой деревне, однако, еще оставалось несколько семей (старики, женщины, дети), их по мере возможности вывозили в сторону Степанакерта.
Строение, расположенное за тем, что называлось дорогой, можно было назвать домом с большой натяжкой. Каменное одноэтажное полуразрушенное, в лучшем случае уцелела одна комната. Крыша, тяп-ляп накрыта огрызками шифера. Следов от забора не осталось вообще, а то, что некогда было огородом, разворотило минометными снарядами… Одним словом, вполне банальная картина.
Если бы не ребенок у порога дома.
Видимо, и он нас заметил, потому как спустился по остаткам ступенек и направился в нашу сторону. Уверенным шагом прошел метров десять-пятнадцать и остановился прямо на обочине дороги напротив — теперь я мог его детально разглядеть… Вроде мальчик, на вид лет пяти. С золотисто-пепельными вьющимися волосами и светлыми большими глазами — голубыми? зелеными? Вылитый Маленький Принц.
Конечно, если б не фон у него за спиной, не его внешний вид. Некогда желтые детские колготки со множеством различных пятен и заплаток, на ногах вроде сапожки, с тупыми носами и очень грязные. Вязаный темно-синий жакет, а поверх — полупальтишко нараспашку неописуемого и ранее мне неизвестного цвета и без пуговиц. Руки в карманах.
Он тоже внимательно осмотрел меня, потом Тиго, который еще толком не проснувшись, тупо докуривал вторую сигарету. Потом снова посмотрел на меня… Еще раз на Тиго… Снова на меня…
— Дядя… Дядь!
— Ты мне? — как ужаленный, внезапно откликнулся Тиго, наконец-таки заметив пацана и резко вернувшись к ощущению реальности.
— Нет… Дядь!
— Мне? — спросил я.
Мальчик кивнул.
— Чего?
— Дядь, иди сюда, — уже на карабахском диалекте ответил он.
Я перешел дорогу, по колено в грязи, и подошел к нему. Теперь я разглядел точно — у него были голубые глаза…
— Чего?
— Дядь, вы куда идете?
— …
— В бой? — спросил он, не дожидаясь моего ответа.
— Ага…
— Дядь, вы идете освободить нашу деревню?
Значит, он не отсюда — из тех деревень, что остались выше. Наверное, их эвакуировали сюда раньше. Я присел к нему…
— Ага, — кивнув, пробурчал я, стараясь сделать уверенную мину, дабы не разочаровывать пацана.
И тут от моего невнятного “ага” он преобразился! Он словно впервые увидел слона или огромную светящуюся новогоднюю елку, что ставили на площади Ленина в Ереване до войны, или праздничный салют на 9-е Мая, которого прежде никогда не видел — так засияли его глаза! Он даже улыбнулся. Так по-детски искренне… Точь-в-точь, как мой младший брат, по которому я вдруг ужасно заскучал.
Они ведь, кажется, ровесники. У нас с братом почти 12 лет разницы, через полтора месяца ему исполнится пять. Брат с родителями в Ереване, где сейчас тоже холодно и темно, но он хоть дома! Не под обстрелами и непрекращающимися бомбежками… Блин…
Я до сих пор и не скучал особо по нему, времени не было об этом думать, да и не расположен я особо к этому чувству. А тут накатило вдруг все сразу. Раньше я даже не задумывался, увижу ли его еще или нет, каким он станет, когда вырастет, как сложится его жизнь и окажусь ли я рядом, когда ему это будет нужно. или… Я не мог оторвать взгляда от пацана, как будто хотел на него насмотреться, как на брата…
И тут я заметил нотки лукавства в его улыбке до этого искренней и доброй. Он прищурился, небрежно посмотрел по сторонам, потом снова взглянул мне в глаза и вынул из правого кармана руку, сжатую в кулачок. Потом посмотрел по сторонам еще раз и разжал кулак…
— Дядь, тогда, возьми это, — на ладошке лежал патрон калибра 5.45…
Я сразу понял, почему он обратился именно ко мне, а не к Тиго. У Тиго АКМ, у меня АКС-74. То, что надо! Так вот почему он так пристально нас рассматривал!! Пацан знал, кому отдать свое сокровище, свою самую сокровенную вещь. Не машинку там, не игрушечный пистолет, даже не мячик или фонарик, а боевой патрон калибра 5.45!
Какого черта это патрон, назначение и истинная сущность которого вообще должны быть неведомы пятилетнему пацану, не говоря уже о нюансах калибра и прочего! Хреново мне стало… но я держался, не подавая виду, как сильно меня зацепило…
Я снял с плеча автомат и, сидя на корточках, поставил между ног, чтоб он отчетливо видел, что я делаю. Уже ясно — сечет по полной. Снял с предохранителя, передернул затвор и загнал патрон в патронник, потом перевел предохранитель вверх до упора, снял магазин, взял с его ладошки патрон и заправил 30-ый в обойму.
Наши уже догружались. Я потрепал его по золотисто-пепельной головке и быстрым шагом, не оглядываясь, зашагал к машине. Погрузился я, как всегда, последним. Мы тронулись с места, и машина, завыв унылым тембром, начала подниматься вверх в сторону Кичана.
Он стоял, где стоял, руки деловито в карманах… Даже не помахал, да и к чему на войне такому, как он, мужику, излишняя сентиментальность. В некогда желтых детских колготках со множеством разных пятен и заплаток, в вязаном темно-синем жакете, поверх — полупальтишко нараспашку неописуемого цвета и без пуговиц…
Вылитый Маленький Принц… Войны.
Вымышленных имен и фамилий здесь нет, события реальные.
Арман Сагателян
